Создатели норманской теории Г.З. Байер, Г.Ф

Немецкий химик Иоганн Фридрих Вильгельм Адольф фон Байер родился в Берлине. Он был старшим из пяти детей Иоганна Якоба Байера и Евгении (Хитциг) Байер. Отец Байера был офицером прусской армии, автором опубликованных работ по географии и преломлению света в атмосфере, а мать – дочерью известного юриста и историка Юлиуса Эдуарда Хитцига. У мальчика рано проявился интерес к химии, а в 12-летнем возрасте он сделал свое первое химическое открытие. Это была новая двойная соль – карбонат меди и натрия. Окончив гимназию Фридриха Вильгельма, Байер в 1853 г. поступил в Берлинский университет, где в течение двух последующих лет занимался изучением математики и физики.

После года службы в армии Байер стал студентом Гейдельбергского университета и приступил к изучению химии под руководством Роберта Бунзена , незадолго до этого изобретшего лабораторную горелку, которую и назвали в его честь. В Гейдельберге Байер сосредоточил свое внимание на физической химии. Но после опубликования в 1857 г. статьи о хлорметане он так увлекся органической химией, что начиная со следующего года стал работать у занимавшегося структурной химией Фридриха Августа Кекуле в его лаборатории в Гейдельберге. Здесь Байер провел работу по исследованию органических соединений мышьяка, за которую ему была присуждена докторская степень. С 1858 г. в течение двух лет он вместе с Кекуле работал в Гентском университете в Бельгии, а затем возвратился в Берлин, где читал лекции по химии в берлинской Высшей технической школе.

Под влиянием увлеченности Кекуле структурой органических соединений Байер сначала исследовал мочевую кислоту. а начиная с 1865 г. – структурный состав индиго, высоко ценимого в промышленности синего красителя, названного именем растения, из которого его получают. Еще в 1841 г. французский химик Огюст Лоран в ходе исследований сложного строения этого вещества выделил изатин – растворимое в воде кристаллическое соединение. Продолжая опыты, начатые Лораном, Байер в 1866 г. получил изатин, использовав новую технологию восстановления индиго путем нагревания его с измельченным цинком. Примененный Байером способ позволил проводить более глубокий структурный анализ, чем процесс окисления, осуществленный Лораном.

Анализируя обратный процесс – получение индиго путем окисления изатина, Байер в 1870 г. впервые сумел синтезировать индиго, сделав, таким образом, возможным его промышленное производство. После того как в 1872 г. Байер переехал в Страсбург и занял место профессора химии в Страсбургском университете, он приступил к изучению реакций конденсации, в результате которых высвобождается вода. В ходе проведения реакций конденсации таких групп соединений, как альдегиды и фенолы, ему и его коллегам удалось выделить несколько имеющих важное значение красящих веществ, в частности пигменты эозина, которые он впоследствии синтезировал.

В 1875 г., после смерти Юстуса фон Либиха , Байер стал преемником этого известного химика-органика, заняв должность профессора химии в Мюнхенском университете. Здесь в течение более чем четырех десятилетий он был центром притяжения множества одаренных студентов. Более 50 из них стали впоследствии университетскими преподавателями.

Вернувшись к изучению точной химической структуры индиго, Байер в 1883 г. объявил о результатах своих исследований. Это соединение, по его словам, состоит из двух связанных «стержневых» молекул (их он назвал индолом). В течение 40 лет созданная Байером модель оставалась неизменной. Она была пересмотрена только с появлением более совершенной технологии.

Изучение красителей привело Байера к исследованию бензола – углеводорода, в молекуле которого 6 атомов углерода образуют кольцо. Относительно природы связей между этими атомами углерода и расположения атомов водорода внутри молекулярного кольца существовало много соперничавших между собой теорий. Байер, который по своему складу был скорее химиком-экспериментатором, нежели теоретиком, не принял ни одну из существовавших в то время теорий, а выдвинул свою собственную – теорию «напряжения». В ней ученый утверждал, что из-за присутствия других атомов в молекуле связи между атомами углерода находятся под напряжением и что это напряжение определяет не только форму молекулы, но также и её стабильность. И хотя эта теория получила сегодня несколько иную трактовку, ее суть, верно схваченная Байером, осталась неизменной. Исследования бензола привели Байера также к пониманию того, что структура молекул бензольной группы ароматических соединений, называемых гидроароматическими, представляет собой нечто среднее между кольцевым образованием и структурой молекулы алифатических углеводородов (без кольца). Это сделанное им открытие не только указывало на взаимосвязь между данными тремя типами молекул, но и открывало новые возможности для их изучения.

В 1885 г. в день 50-летия Байера, в знак признания его заслуг перед Германией ученому был пожалован наследственный титул, давший право ставить частицу «фон» перед фамилией. В 1905 г. Байеру была присуждена Нобелевская премия по химии «за заслуги в развитии органической химии и химической промышленности благодаря работам по органическим красителям и гидроароматическим соединениям». Поскольку в это время ученый был болен и не мог лично присутствовать на церемонии вручения премии, его представлял германский посол. Байер не произнес Нобелевской лекции. Но еще в 1900 г., в статье, посвященной истории синтеза индиго, он сказал: «Наконец-то у меня в руках основное вещество для синтеза индиго, и я испытываю такую же радость, какую, вероятно, испытывал Эмиль Фишер , когда он после 15 лет работы синтезировал пурин исходное вещество для получения мочевой кислоты».

Став нобелевским лауреатом, Байер продолжил исследования молекулярной структуры. Его работы по кислородным соединениям привели к открытиям, касающимся валентности и основности кислорода. Ученый также занимался изучением связи между молекулярной структурой и оптическими свойствами веществ, в частности цветом.

В 1868 г. Байер женился на Адельгейде Бендеман. У них родились дочь и два сына. Вплоть до своего выхода в отставку Байер продолжал с увлечением заниматься исследовательской деятельностью. Он пользовался глубоким уважением за свое искусство экспериментатора и пытливый ум. Несмотря на то что ученый получал много выгодных предложений от химических фирм, он отказывался заниматься промышленным приложением своих открытий и не получал никакого дохода от своей работы. «Байер обладал представительной и приятной внешностью, – вспоминал о нем в биографическом очерке Рихард Вильштеттер . – На его лице лежала печать ясности, спокойствия и силы ума, голубые глаза выразительно блестели, взгляд был проницательным». Умер Байер в своем загородном доме на Штарнбергском озере, неподалеку от Мюнхена, 20 августа 1917 г.

В число наград, полученных Байером, входила медаль Дэви, присужденная Лондонским королевским обществом . Он был членом Берлинской академии наук и Германского химического общества.

Родился в семье художника. Окончил в Кенигсберге классическую гимназию, где овладел греческим, латинским и древнееврейским языками. В 1710, когда ему было шестнадцать лет, поступил в Кенигсбергский университет. В сфере его интересов оказались античность, история церкви и восточные языки.

В 1715-1717 гг. продолжил свое образование в Берлине и Галле, затем в Лейпциге; где получил свои первые ученые степени: в 1716 стал бакалавром, в 1717 - магистром. По возвращении в Кенигсберг Байер получил место библиотекаря в Альтштадтской городской библиотеке (1718), затем последовательно - места конректора и проректора в Кенигсбергской кафедральной школе (1720-1721). В школе преподавал классические языки и литературу. Тогда же Байер заинтересовался древней историей родного прибалтийского края (в особенности Пруссии и Тевтонского ордена), но не оставлял и классическую филологию. Так, он задумал осуществить новое издание греческих ораторов и в рамках этого плана приступил к подготовке издания речей первых мастеров аттического красноречия Антифонта и Андокида , однако эта работа осталась незаконченной.

В конце 1725 Байер, уже пользовавшийся известностью в научных кругах в Германии, получил приглашение поступить на русскую службу во вновь открывавшуюся в Петербурге Академию наук. Уже в феврале 1726 он прибыл в Петербург, где занял кафедру древностей и восточных языков в Петербургской академиии наук. С этого времени его научная деятельность был неразрывно связана с русской Академией. Крупный ученый, объединявший в своем лице одновременно филолога и лингвиста, историка и археолога, Байер был неутомимым тружеником: за период пребывания в России он написал несколько больших книг и множество статей на самые разнообразные темы. Главными предметами его научных занятий в России были восточные языки, особенно китайский, а также древнейшая русская история и античность.

Байер был основателем русского востоковедения, им были составлены китайские грамматика и словарь, изданные в 1730 в Санкт-Петербурге в составе двухтомного «Китайского музея» (Museum Sinicum).

Русской историей Байер занимался отчасти из естественной научной любознательности, отчасти в силу своего положения; в тот период он являлся единственным представителем историко-филологической науки в русской Академии. Однако за 12 лет своего пребывания в России Байер так и не смог овладеть русским языком, и, не чувствуя себя достаточно подготовленным к такого рода занятиям, ограничивался такими сюжетами древнерусской истории, по которым имелись доступные ему античные, византийские или скандинавские источники. В условиях становления исторической науки Байер обратился к самым истокам русской истории, к периоду зарождения древнерусского государства, так выпукло представленной как в русской летописной (Байер использовал специально сделанные для него переводы русских источников), так и в византийской традиции. Слишком прямолинейная интерпретация этой традиции привела Байера к выводу о решающей роли варягов , или норманнов скандинавского происхождения, в возникновении Русского государства. Это была первая, во многом неверная, научная концепция начала русской истории, так называемая норманнская теория , положившая начало дальнейшим исследованиям в области начального периода русской государственности. Германо-скандинавский акцент этой теории привел очень скоро к острой, не затухающей и по сию пору полемике, в которой крупнейшие представители русской итсторической науки (начиная с М. В. Ломоносова и кончая М. Н. Тихомировым) сумели доказать несостоятельность байеровской теории. Тем не менее заслугой Байера является подборка византийских и западноевропейских свидетельств о древнерусском государстве.

Исследования Байера в области античной истории были посвящены, как правило, темным и еще не изученным вопросам исторической географии, этногенеза и хронологии. Работы такого рода как бы расчищали дорогу для последующего исследования политической и социальной истории древнего мира. Вместе с тем каждый раз по соответствующему сюжету они предлагали исчерпывающую (на тот момент) подборку источников, свидетельств литературной традиции и дополняющих ее археологических и нумизматических данных, а также первичный, подчас весьма глубокий их анализ.

Работы Байера по антиковедению можно разделить на три группы. Первая группа, связанная с интересом ученого к древней истории Китая, Индии и других стран Востока, представлена двумя большими сочинениями: одно из них посвящено истории города Эдессы (в северной Месопотамии) в античное и средневековое время, другое - Греко-бактрийскому царству. Во вторую группу входят работы, имеющие известное отношение к древнейшему периоду русской истории. Это, прежде всего, серия статей, посвященных скифам, киммерийцам , гипербореям ; Байер был первым исследователем, который всерьез занялся изучением истории Северного Причерноморья. Им была произведена подборка и сопоставление важнейших высказываний о Скифии, содержащихся у древних авторов - от Ономакрита и Эсхила до Клавдия Птолемея и других писателей поздней античности. При этом особенно много места он уделил анализу сообщений Геродота , до сих пор являющегося важнейшим источником по истории Северного Причерноморья. Однако, конкретные исторические выводы Байера сейчас представляются устаревшими (в частности, он считал, что скифы были близки к финнам и эстам, а их родиной он называл Армению). К статьям о скифах примыкают два других сочинения Байера, создание которых было обусловлено, по-видимому, не только научными интересами исследователя, но и политическими требованиями времени. Это, во-первых, статья об остатках древних укреплений на Кавказе, с которыми русские столкнулись во время Персидского похода Петра I (1722). В своей статье Байер показывает, что укрепления, остатки которых прослеживаются в районе Дербента, были возведены иранским (сасанидским) правителем Хосровом I Ануширваном (531-579). Второе сочинение посвящено истории Азова, борьба за обладание которым стала со времени Азовских походов Петра (1695-1696) важным моментом в стремлениях России утвердиться на берегах Черного моря. Написанное по-немецки, это сочинение было сразу же переведено на русский язык И.-К. Таубертом и издано в Петербурге отдельной книгой под названием «Краткое описание случаев, касающихся Азова от создания сего города до возвращения оного под Российскую державу» (1734). Изложение открывается обстоятельной историко-географической характеристикой земель в низовьях Дона в античную эпоху, в частности, подробно рассказывается об освоении греками устья Танаиса (Дона) и судьбах одноименного поселения, предшественника современного Азова. Автор использует все имевшиеся тогда в распоряжении ученых материалы, сообщения античных, византийских и восточных писателей.

Третью группу работ Байера, связанных с античностью, составляют статьи, создание которых было продиктовано непосредственным интересом к классической древности (два труда об Ахейском союзе, крупнейшем федеративном объединении, существовавшем в Греции в эллинистическую эпоху в III - II вв. до н. э. Остальные работы, относящиеся к этой группе, носят более частный характер. Среди них: работа, посвященная малоизвестному римскому поэту Вестрицию Спуринне, заметки об античных монетах, статья об Антиох Кантемир слушал лекции Байера в Академии наук и на всю жизнь сохранил чувства глубокой признательности и уважения к ученому. Байер составил большое жизнеописание деда Антиоха, владетельного молдавского князя Константина Кантемира («История о жизни и делах кн. Константина Кантемира», Москва, 1783, вместе с латинским оригиналом).

В Академии наук Байер последовательно отстаивал права и интересы ученой корпорации, что привело его к конфликту с всесильным правителем Академии И. Д. Шумахером. В результате Байер подал в отставку (1737). Он намеревался вернуться на родину, в Кенигсберг, но заболел и умер от горячки в Петербурге 10 февраля 1738.

Работы Байера печатались в специальных изданиях Академии на латинском языке, в первых одиннадцати томах «Записок Академии» помещены переводы некоторых сочинений Байера.

По об-щепри-нято-му мне-нию Гот-либ Зиг-фрид Бай-ер счи-та-ет-ся ос-но-вопо-лож-ни-ком не-мец-ко-го нор-ма-низ-ма. Имен-но он всег-да упо-мина-ет-ся как пер-вый ис-сле-дова-тель ва-ряго-рус-ской проб-ле-мы в боль-шинс-тве сов-ре-мен-ной ли-тера-туры. В за-виси-мос-ти от по-зиции то-го или ино-го ав-то-ра за-висит и от-но-шение к Бай-еру. Дей-стви-тель-но, этот не-мец-кий ака-демик ос-та-вил за-мет-ный ис-то-ри-ог-ра-фичес-кий след в изу-чении ва-ряго-рус-ско-го воп-ро-са.

Бай-ер на-чал с пе-рес-ка-за На-чаль-ной ле-топи-си об из-гна-нии и пос-ле-ду-ющем приг-ла-шении ва-рягов, вкрат-це из-ла-гая ле-топис-ную ле-ген-ду.

«От на-чала Рус-сы, или Рос-си-яне вла-дете-лей Ва-рягов име-ли… По се-му час-то о Ва-рягах упо-мина-ет-ся в Рус-ских ле-топис-цах…».

Од-на-ко проб-ле-ма сос-то-яла в том, кем бы-ли ле-топис-ные ва-ряги и где они жи-ли из-на-чаль-но. Как уже от-ме-чалось, не-кото-рые ав-то-ры, пред-шес-твен-ни-ки Бай-ера, на-чиная с эпо-хи Ива-на Гроз-но-го, вы-води-ли ва-рягов из Прус-сии. Имен-но по-это-му Бай-ер кри-тико-вал вер-сию ро-дос-ловной рос-сий-ско-го пра-вяще-го до-ма от рим-ско-го им-пе-рато-ра Ав-густа. Од-на-ко в пер-вой по-лови-не XVIII ве-ка был впол-не оче-виден вы-мысел этой ро-дос-ловной ле-ген-ды, со-чинён-ной мос-ков-ски-ми по-лити-ками. Здесь Бай-ер «бил-ся с мель-ни-цами», до-казы-вая на-думан-ность вер-сии, фан-тастич-ность ко-торой и не ос-па-рива-лась.

Даль-ней-шая ло-гика бай-еров-ских рас-сужде-ний бы-ла чрез-вы-чай-но прос-та. Упо-мяну-тых в ле-топи-си ва-рягов он приз-нал скан-ди-нава-ми, из че-го сле-дова-ло, что ос-но-вате-лем кня-жес-кой ди-нас-тии Древ-не-рус-ско-го го-сударс-тва был ва-ряж-ский (то есть нор-манн-ский) князь (ко-нунг) Рю-рик, ко-торый прип-лыл с дру-жиной по приг-ла-шению сла-вян-ских пос-лов. И пос-ле это-го наз-ва-ние Русь пе-реш-ло на вос-точных сла-вян.

Прав-да, Бай-ер при-водил в под-твержде-ние сво-ей те-ории не-кото-рые ар-гу-мен-ты. Он пер-вым об-ра-тил вни-мание на со-об-ще-ние Бер-тин-ских ан-на-лов о пос-лах «на-рода Рос» в Ин-гель-гей-ме при дво-ре Лю-дови-ка. Для не-го бы-ло важ-но, преж-де все-го, упо-мина-ние в од-ном ис-точни-ке ру-сов и све-онов, под ко-торы-ми он по-нимал шве-дов. Не-мец-ко-го ака-деми-ка вов-се не сму-тило то об-сто-ятель-ство, что ав-тор Бер-тин-ских ан-на-лов раз-де-лял эти два на-рода.

Ва-ряга-ми, по мне-нию Бай-ера, на Ру-си на-зыва-ли шве-дов, гот-лан-дцев, нор-вежцев и дат-чан. В «до-каза-тель-ство» он при-водит «скан-ди-нав-ские» име-на ва-рягов, ко-вер-кая их по собс-твен-но-му ус-мотре-нию так, что имя Свя-тос-лав, нап-ри-мер, по-луча-лось про-из-водным от швед-ско-го Свен со сла-вян-ским окон-ча-ни-ем «сла-ва». Рус-ско-го язы-ка Бай-ер не знал.

Та-кой бы-ла пер-во-началь-ная на-уч-ная ос-но-ва нор-ма-низ-ма, ко-торая не мог-ла быть дос-то-вер-но под-твержде-на да-же в пер-вой по-лови-не XVIII ве-ка, ис-поль-зуя весь ком-плекс из-вес-тных на то вре-мя дан-ных. Но ос-но-выва-лась на сом-ни-тель-ных во всех от-но-шени-ях швед-ских ис-точни-ках и на-уч-ном не-вежес-тве, под-креп-лённым по-лити-чес-ким ин-те-ресом. В на-уч-ном от-но-шении кон-цепция Бай-ера пред-став-ля-ет-ся со-вер-шенно не-логич-ной на том фо-не, ко-торый су-щес-тво-вал в тог-дашней не-мец-кой ис-то-ричес-кой на-уке.

Создание норманнской теории

Вопрос о происхождении Русского государства получил особенную политическую остроту в 40-50-е годы 18 в. во время немецкого засилья при русском дворе. Приглашённые в Россию из Германии учёные Г.С. Байер, Г.Ф. Миллер, А.Л. Шлецер создали так называемую "норманнскую теорию" происхождения Русского государства. Её политический смысл сводился к утверждению, что древнее восточное славянство было выведено из состояния дикости пришлыми варягами, ставшими создателями русской государственности.

Создатели норманской теории Г.З. Байер, Г.Ф. Миллер, А.Л. Шлецер

Особая роль в разработке норманнской теории принадлежит члену Петербургской Академии наук Г.З. Байеру, продемонстрировавшему не только знание исторических источников, но и стремление к их критической оценке, насколько позволяло тогдашнее состояние источниковедения. В ходе исследований он указывал на скандинавское происхождение варягов и таких имён, как Рюрик и другие, приведённых в летописи. Учёный назвал истоки Руси и признавал, что название «русы» применялось и к шведам. Он полагал, как пишет Иванов К. в своей работе «Где расположена родина русов? Ещё раз о Несторе и забытой норманнской теории», что на русском Севере среди основного финского населения развивалась готская (немецкая), а затем славянская колонизация, которая от своей распылённости получила название росской или русской. К.Иванов «Где расположена родина руссов? Еще раз о Несторе и забытой норманнской теории» -М. Олма-Пресс, 2000, с.30-36 В своих статьях Байер собрал основной круг источников - русских, греческих, латинских, посвящённых истории Руси, обращался он и к скандинавским источникам, но не использовал арабские, тогда ещё не опубликованные, хотя сам был крупным востоковедом. Материалы источников, собранные и опубликованные Байером, были использованы для подтверждения норманнской теории Г.Ф. Миллером. А.Л. Шлецер в своих комментариях к летописи Нестора, опубликованных в 1802-1809 гг., сопоставил и подверг критическому анализу результаты достаточно обширной уже в 18 в. литературы предмета, формулируя норманнскую теорию в крайней форме. Стараясь выяснить, как могли осуществить завоевание обширных славянских и финских земель немногочисленные заморские захватчики, этот учёный предполагал, что местные племена, которые вошли в состав, как он считал, основанного Рюриком Новгородского государства, были полудики и слишком малочисленны. Его смущало лишь то, каким образом немногочисленные славяне могли ассимилировать соседние народы, включая и норманнских завоевателей. Построения Г.З. Байера и Г.Ф. Миллера долго влияли на дальнейшие исследования ранней истории России как внутри страны, так и за рубежом. Прямолинейное истолкование и упрощение их выводов, чем дальше, тем больше стали использоваться в антирусских, сугубо политических и далёких от науки целях.

С резкой критикой норманнской теории происхождения Русского государства выступил русский учёный М.В. Ломоносов В результате исследовательской работы он доказывал, что нет никаких оснований начинать русскую историю с так называемого "призвания " варягов в лице Рюрика с братьями. Ещё до установления "самодержавства российского" (княжеской власти), в то время, когда славяне жили "семьями рассеянно" и не знали "общих государей", они уже имели свою историю. Русское государство и русская культура созданы не варяжскими дружинами, а славянами, представлявшими собой, по мнению Ломоносова, коренное население междуречья Дуная и Днестра.

Этот вывод великого русского учёного позволил начать полемику между норманистами и антинорманистами, в которой первые пытались доказать неполноценность славян, а вторые утверждали, что государство не может быть привнесено извне, а является результатом воздействия внутренних факторов, как экономических, так и социально-политических.

В науке и в околонаучном сообществе распространено мнение о том, что немецкий востоковед Готлиб Зигфрид Байер после публикации статьи «О варягах» (De Varagis) сделался основоположником норманизма – течения в исторической науке, сторонники которого убеждены в скандинавском происхождении варягов (в которых любят видеть выходцев из Средней Швеции). Для них же оказывается безродным воякой – ни то наемником по договору, ни то завоевателем. Они же проповедуют идею о шведской этимологии имени Русь, из чего пытаются вытянуть всю историю русского народа. Причём как норманисты, так и их оппоненты единодушны в признании Байера «отцом-основателем» норманизма.

Однако современный историк Вячеслав Васильевич Фомин подметил, что первое заявление о «варягах из Швеции» вышло из-под борзого пера ловкого шведского дипломата Петра Петрея, которого Фомин совершенно справедливо назвал родоначальником норманнской теории. Идеи Петрея, открывшего новую главу в , ранее уже приписавших к истории Швеции и деяния готов, и деяния гипербореев, получили не менее резвое продолжение у целого ряда шведских писателей на протяжении всего XVII века. Об этом в свое время писал А.А. Куник, о том же напомнил и В.В. Фомин, приведя слова Куника о том, что «шведы постепенно открыли и определили все главные источники, служившие до XIX в. основою учения о норманском происхождении варягов-руси».

О шведских «открытиях» главных основ норманизма и пойдет речь в данной статье. Из трёх вышеназванных опор норманистской теории остановлю свое внимание на идее о шведской этимологии имени Русь.

В XVII веке шведские литераторы и историографы (Ю. Буре, Г. Штэрнъельм, Ю. Мессениус, О. Рудбек и др.) создали фантастическую «концепцию» о том, что имя легендарной Гипербореи из трудов античных авторов имело скандинавское происхождение. Следовательно, по их рассуждениям, и сама Гиперборея была создана трудами скандинавов, конкретно, – предками шведов. Эта фантазия, благодаря «Атлантиде» Рудбека, вплоть до второй половины XVIII в. занимала воображение многих известных западноевропейских мыслителей, чтобы затем с миром отойти в область исторических курьезов.

Однако сама традиция пристраивать к истории Швеции историческое достояние других народов закрепилась в шведской общественной мысли, тем более, что освоение «гипербореады» открывало безбрежный простор для любых фантазий на исторические темы. Постепенно в поле зрения шведских литераторов и историографов попала древнерусская история , в результате чего стала рождаться мысль о том, что имя русского государства – Руси – также происходит из Швеции. Логика этих рассуждений расцвела на почве, удобренной предшествующими историческими утопиями. XVI-XVII вв. провозглашал Швецию прародиной готов, в качестве доказательств используя топонимику: юг Швеции носил имя Гёталанд. Утопия шведской «гипербореады» XVII в. объявила Швецию прародиной легендарных гипербореев, для обоснования чего также привлекалась «топонимическая» герменевтика. Например, Олаф Рудбек уверял, что в древности Швеция носила имя Heligs Öja или Helixoia/Heligsö, которое древние греки, по незнанию шведского языка, записали как Эликсия – Остров блаженных , и через греков это шведское наименование стало известно другим народам. 1

Шведский историк Ю. Нордстрём так передавал эйфорическое чувство, вызванное в шведском обществе этим историозодчеством:

Ни один из народов Европы, помимо классических народов, не мог предъявить прошлое, полное столь дивных испытаний в мужестве, как мы – потомки готов… С такой историей мы чувствовали себя аристократией Европы, которой предопределено владычествовать над миром. 2

Помимо традиции фантазировать на темы древнешведской истории, стремление провозгласить предков шведов основоположниками древнерусской истории было порождено и особенностями исторического периода, начальной отметкой которого был Столбовский мир (1617 год), а расцветом – Великая Северная война (1700-1721), в результате которой Россия вернула себе как отторгнутые Швецией по Столбовскому миру земли, так и выход к Балтийскому морю. Такой ход событий подстегивал шведскую историческую мысль продолжать поиск «побед» хотя бы в историческом прошлом.

Преамбулой к шведской «филологической герменевтике», поставившей целью доказать шведское происхождение имени Русь, можно, скорее всего, считать диссертацию Эрика Рунштеена «О происхождении свео-готских народов», защищённую в 1675 году в Лунде, в которой он, развивая фантазию о переселении свея-готского народа из Швеции в Скифию, стал доказывать, что этнонимы Восточной Европы – скандинавского происхождения. Будто бы аланы получили своё имя от провинции Олодингер (Ålåndingar et Olåndingar), а роксоланы – имя выходцев из Росландии (Roslandia) или Рослагена (Roslagia). 3 Попытка Рунштеена соединить древний восточноевропейский народ роксоланов, связываемых античной и ренессансной традицией с предками русских, и название шведской области Рослагена, наверняка, была навеяна творчеством вдохновителя шведской гипербореады Ю. Буре.

В один из периодов своей деятельности Буре составлял словарь готских и старошведских терминов, используя принятую в его время традицию свободного «этимологизирования» по созвучию слов. Так он решил, что финское название шведов rodzelainen произошло от шведского названия прибрежной полосы в Упландии Рослаген (Roslagen), а топоним Рослаген возник как результат сложных трансформаций целого комплекса понятий, восходящих к шведскому глаголу ro – грести . 4 Авторитет Буре явно вдохновил некоторых историков Швеции, в том числе, Рунштеена использовать название Рослагена в рамках своих готицистских построений и начать примерять его на восточноевропейских ландшафтах.

Свой вклад в историю «господства» предков шведов в Восточной Европе внесли шведы, оказавшиеся в плену в России в связи с начавшейся Северной войной, такие, например, как Симон Паулинус или Линдхейм (после возведения его в дворянство), Х. Бреннер, Ф.Ю. Страленберг, П. Шёнстрем. Любопытно, что многие из шведов, попавших в русский плен или оказавшихся в России в силу других обстоятельств и не имевших возможности вернуться на родину, обнаружили на редкость пристальное внимание к древнерусской истории, стремление к приобретению древнерусских летописей и других исторических сочинений. Объяснение этому вряд ли стоит искать в том, что все они вдруг просто горячо заинтересовались древнерусской историей.

Здесь ещё раз уместно вспомнить, что шведское общество, начиная со времени правления короля Густава Вазы, воспитывалось на идее великого прошлого, благодаря чему, по приведенным словам Нордстрёма, шведы чувствовали себя «аристократией Европы, которой было предопределено владычествовать над миром». Творцы миражной истории Швеции Иоанн Магнус и Олаф Рудбек сделались непререкаемыми авторитетами для образованных шведов. Известный шведский историк и литературовед Хенрик Шюк отмечал, что рудбековская «Атлантида» в Швеции конца XVII-XVIII вв. воспринимались как святыня, сравнимая только с Аугсбургским Символом веры. 5

Рудбек на «вершине мира» под путеводным светом северных созвездий,
в окружении античных богов и учёных (гравюра 1679 года)

Вера в то, что предки шведов в древности имели великую историю, полную «дивных испытаний», была так велика, что в 1688 году филолог Габриель Спарвенфельд получил задание от шведского правительства совершить поездку по Европе и постараться отыскать документы, которые подтверждали бы «Атлантиду» Рудбека. Все были уверены, что рассказы Рудбека покоятся на достоверном материале, который по разным обстоятельствам был вывезен из страны и рассеялся по разным старинным архивам и книгохранилищам. Несмотря на то, что Спарвенфельд путешествовал более пяти лет и посетил Испанию, Италию, Швейцарию, Северную Африку, он, естественно, ничего не нашёл. 6

Однако мысль о том, что письменные источники, писанные рунами и подтверждавшие шведские древности, о которых повествовал Рудбек, когда-то существовали, но постепенно были утеряны или уничтожены, долго жили в шведском обществе. 7 Поэтому ничего удивительного, что шведы, оказавшись в России, выказали горячий интерес к материалам по древнерусской истории: ведь и в труде Магнуса «История всех готских и шведских королей», и в «Атлантиде» Рудбека много места было уделено героическим деяниям предков шведов в Восточной Европе. А вдруг здесь удастся отыскать то, что не удалось Спарвенфельду в Западной Европе и Северной Африке – источники, в которых имелись бы доказательства верности сочинений Магнуса и Рудбека!

Особый оттенок приобрели историографические изыскания шведских писателей по древнерусской истории после поражения Швеции в Северной войне. Ущемленная национальная гордость возвращавшихся из плена шведских военных явно искала утешения в исторических экзерсисах. Это хорошо видно из текста, написанного «шведским офицером в Сибири» и опубликованного в книге Ф.-Х. Вебера «Преображенная Россия» – немецкого и английского дипломата, посланника Георга I Ганноверского ко двору Петра I. Книга была опубликована в 1721 году, как раз в год завершения Северной войны. Автор текста был уверен, что Швеция имела полное историческое право на те территории, которые отошли к шведской короне по Столбовскому миру, поскольку они уже в древности подчинялись шведским королям, которые собирали там дань. Автор этого сочинения провозглашал, что предки шведов – готы дошли до Азовского и Черного морей и подчинили себе русских. Позднее шведы потеряли эти отдаленные земли на юге из-за междинастийных распрей, но такие северные области, как Эстония, Ингерманландия и Карелия продолжали принадлежать шведскому королевству. Истинно же русская история, высказывал убеждение шведский офицер, началась с призванием братьев Ruric, которые прибыли от шведских князей из «Holm Gorda Ryke». По убеждению данного автора, шведы имели больше прав на области при Азовском море, чем русские на Балтийское побережье – земли, которые в течение многих столетий находились в подчинении древних шведских королей и были завоеваны русскими только в исторически недавнее время.

В лоне подобных рефлексий шведских писателей и родилась идея о связи имени Русь с финским наименованием шведов «rotzalainen». Подобной мыслью мы обязаны Хенрику Бреннеру, шведскому востоковеду, выпускнику университета в Уппсале. В 1697 году он отправился в составе шведской торговой делегации через Россию в Персию. Путешествие прервалось с началом Северной войны, в силу чего Бреннер до 1722 г. находился в России. Он занялся изучением древнерусской истории, где основное внимание уделялось, естественно, этимологии (у меня нет сведений, знал ли Бреннер русский язык в достаточной степени, но для многих «этимологов» знание русского языка не обязательно).

Бреннер был рожден в Финляндии, знал финский язык, и это явно сказалось на его «этимологических» исследованиях по древнерусской истории. В 1723 году, сразу после возвращения в Швецию, он опубликовал труд по истории и филологии Армении, к которому приложил «этимологические» толкования о началах древнерусской истории. Так, он нашёл, например, что название Русь следует связывать с рекой Русой, а так как он верил в распространившуюся благодаря Рудбеку мысль о том, что предки финнов заселяли Восточную Европу вплоть до Дона задолго до других народов, а предки шведов их покорили и собирали с них дань, то и стал утверждать, что это название могло быть дано финнами. Соответственно, имя Русь произошло от названия финнами шведов – «rotzalainen» или «rossalainen», а последнее, в свою очередь, произошло от Рослагена. Мнение такого образованного человека как Бреннер было подхвачено его соотечественниками, а также вызвало интерес и в зарубежных ученых кругах.

Из шведов на рассуждения Бреннера о связи Руслагена и финским названием Швеции сразу же стал ссылаться Страленберг. Немецкий теолог и историк И.К. Шёттген использовал работу Бреннера в своей состоящей из пяти частей серии лекций «Originum Russicarum», опубликованной в 1729-1731 гг. в Дрездене. Современный финский историк Латвакангас отметил, что Шёттген был первым иностранным ученым, использовавшим работу Бреннера. Шёттген использовал достаточно хорошо известные в Германии материалы по древнерусской истории. Он сообщал в своих лекциях о том, что Рюрик происходил от северных русов-варягов из региона Балтийского моря. И далее, со ссылкой на Бреннера, он пояснял, что славяне в VII веке переселились на север и подчинили местных жителей – финнов. Поскольку согласно Бреннеру, финны называли шведов «Ruozi», то Шёттген пришел к выводу о том, Северорусское государство (Russorum septentrionalium imperium) имело отношение к шведам и занимало в то время более обширные территории к западу, что соотвествовало, по его мнению, и данным шведской письменной традиции (иначе говоря, Магнусу и Рудбеку).

Работу Шёттгена можно считать водоразделом между исходной немецкой традицией, знавшей о связи древнерусской истории с южнобалтийским побережьем , и той новой западноевропейской традицией, которая сложилась под влиянием «Атлантиды» Рудбека. Эта новая традиция с конца XVII – первой половины XVIII вв. обрела общеевропейскую популярность. Поскольку созданный шведскими и немецкими писателями образ великого прошлого готов, как завоевателей мира и героических предков всех германских народов, c XVII века стал привлекать всё большее внимание английских историков, а несколько позднее – и французских мыслителей. В Англии и Франции распространилось увлечение скандинавским литературным наследием, которое отождествлялось с готическим – «gothic», утверждались идеи родства всех германских народов.

Шёттген явился первым немецким историком, подпавшим под влияние «находок» Бреннера, но, к сожалению, не последним. В свой черед на его «этимологические» реконструкции стали ссылаться и Байер, и Шлёцер. Но Бреннер был, разумеется, не единственным шведским филологом, потрудившимся на ниве исторических фантазий, в частности, – фантазии о происхождении имени Русь из Швеции. Следующее звено цепочки, умозрительно связывавшей Рослаген с Руотси и русами, было создано Арвидом Моллером, профессором в области права и этики в университете Лунда. В 1731 году он защитил диссертацию «Dissertatio de Waregia (Wargön)», в задачу которой входило опровергнуть аргументацию, доказывавшую происхождение варягов из южнобалтийской Вагрии (Мюнстер, Герберштейн, Стрыйковский, Дюре, Селлий, Латом, Хемниц, Лейбниц и др.).

Моллер возвел свою историческую конструкцию, подтянув к ней историю норманнских походов из западноевропейской средневековой истории. В его диссертации мы впервые встречаем развитие умозаключения о том, что норманнские походы, о которых сообщали латиноязычные хроники, могли совершаться только выходцами из Скандинавских стран. Это умозаключение было в сугубо декларативной форме обронено реформатором шведской церкви Олафом Петри в его «Шведской хронике». Для Моллера и его современников подобные утверждения никаких доказательств не требовали, поскольку в течение почти двухсот лет они выступали в обрамлении готицистских и рудбекианистских мифов, озарявших величавым сиянием прошлое предков шведов и приписывавших им всевозможные завоевательные эпопеи древности и средневековья.

В диссертации Моллера имеется также высказывание о том, что раз выходцы со Скандинавского полуострова под именем норманнов совершали грабительские походы на Западе, то они должны были их совершать и на Востоке Европы. И тут же он начинал сочинять «историю» этих нападений: на восточноевропейское побережье Балтийского моря нападали, конечно, шведы, которые, как доблестные воины и разбойники, быстро установили власть над местным населением прибрежной части Гардарики. Далее Моллер собрал воедино и соображения Рунштеена о роксоланах из Рослагена, и рассуждения Буре о финском rodzelainen , происшедшем от Рослаген, в свою очередь образованном от шведского глагола ro , и выстроил их в уже привычном нам порядке: Roxolani или Russi произошли от Ruotsi – финского названия Швеции.

Привлечение финского Руотси Моллером объясняется тем, что он, вслед за Бреннером, верил, что славяне позднее шведов добрались до «Holmgard» или «Gardarrike». Поэтому, по его убеждению, «варварское» население в Холмогардии, над которым господствовали шведские наместники, составляли только финны, говорившие, соответственно, по-фински. 8

Сложнее оказалось последователям Моллера, которым всё-таки пришлось признать наличие славянского языка в Приильменье и в период, предшествовавший призванию варягов. Отсюда и родился общеизвестный историографический уродец о происхождении имени Русь от шведского Рослаген посредством финского Руотси – имени, доложенного финнами славянам. Тот историографический уродец, который ваялся из умозрительного хлама в течение почти полутора столетий. Мною уже было показано, что все эти «этимологические» ухищрения оказываются бессмысленными, поскольку .

«Изыскания» Бреннера и Моллера вплотную подводят нас к Г.З. Байеру и его статье «О варягах». Дело в том, что, как выясняется, интерес востоковеда Байера к древнерусской истории пробудился через его знакомство с сюжетами из шведской истории, причём, в самом что ни на есть рудбекианском варианте. Ещё в его бытность в Кёнигсбергском университете c Байером установили знакомство и начали переписку некоторые шведские историки и литераторы . Среди них, в том числе был и Х. Бреннер, который по возвращении в Швецию получил место библиотекаря Королевской библиотеки в Стокгольме. В переписке Байера с Бреннером, продолжавшейся вплоть до 1732 года, уже во время работы Байера в Петербурге, обсуждались и вопросы «этимологии» русских и славянских названий в трактовке Бреннера. Эти «этимологии» переехали в статью Байера «О варягах», где в качестве аргументации говорится о том, что «учиним сим же нашим финляндцам и эстляндцам, которые не инако шведов называют, как розалайн, или рос народ». 9 Правда, финский историк Латвакангас обращает внимание на то, что Байер не дает отсылку к работе Бреннера, однако, по его же мнению, источник совершенно очевиден. Тем более, напоминает Латвакангас, отсылка к Бреннеру имеется в следующей статье Байера «Origines Russicae» от 1736 года, опубликованная пятью годами позже в «Комментариях Петербургской Академии наук). 10

Переписывался Байер и со Страленбергом, который вслед за Бреннером повторял, что финское название Швеции связано с Рослагеном, по которому финны называли шведов «Raudsalain», а некоторые варяги называли себя русами, что является одним и тем же словом. Ссылаясь на Константина Багрянородного, Сталенберг рассуждал, что раз русы и славяне были разными народами, следовательно, русы могли быть шведами.

Сохранилась переписка Байера и с профессором Уппсальского университета Юханом Упмарком Росенадлером, в письме к которому в 1721 году, ещё будучи в Кёнигсберге, Байер отмечал, что он очень увлечён этимологиями Рудбека. Из переписки Байера с его шведскими корреспондентами видно, что те снабжали его и сочинениями шведских историков, и новейшими диссертациями о древностях шведской истории, написанными в соотвествии с господствовавшими в то время традициями шведской историографии. Так, в письме Байера к шведскому чиновнику, секретарю Архива древностей Юхану Хелину от 17 августа 1732 года, сообщается, в частности, что он прочитал диссертацию Моллера, которая вызвала у него большой интерес. Следовательно, диссертацию Моллера Байеру своевременно прислали.

Таким образом, многолетняя переписка Байера с представителями шведской науки и культуры показывает, что интерес к шведской истории в древности у востоковеда Байера был явно пробуждён его шведскими знакомыми в эпистолярном общении. В этой же переписке циркулируют почти все те конкретные доводы и аргументы, которые потом найдут место в статье Байера «О варягах», т.е. создаётся впечатление, что Байер прошёл курс шведской истории по Магнусу и Рудбеку благодаря переписке со своими шведскими коллегами . Вначале обмен сведениями, наверняка, объяснялся обычной увлечённостью его шведских корреспондентов: и Бреннер, и Страленберг, и другие были одержимы образами великих свершений шведских предков. Но с переездом Байера в Петербург переписка с ним по вопросам шведской истории, вернее, по вопросам великой миссии шведских предков в древнерусской истории, приобрела более целенаправленный характер. В чём тут дело?

Полагаю, объяснение лежит на поверхности. Полуторастолетняя привычка шведских образованных кругов, начиная с конца XVI века, чувствовать себя «аристократией Европы» благодаря великолепию выдуманной истории требовала продолжения праздника. Однако если великое «готское» прошлое шведской истории было давно и весьма благосклонно усвоено в западноевропейских литературных салонах и университетах, то на идею великого «варяжского» прошлого шведов, взращиванием которой шведские историки и литераторы занялись вскоре после «открытия» гипербореады Буре, никто в Европе не обращал внимания. С подобными причудами в Европе ещё были незнакомы. Зато знали довольно определенно, что Рюрик был призван из Вагрии (Мюнстер, Стрыйковский, Селлий) или происходил из венедо-вандальских народов (Дюре), но никак не из Средней Швеции.

Примерами невнимания к идее о варягах из Швеции может служить, в частности, научная деятельность Иоанна Локцения (1598-1677) и Самюэля Пуфендорфа (1632-1694). Оба историка были приглашенными специалистами в Швеции: Локцений в 1625 году был приглашён из Гольштейна на должность профессора истории в Уппсале, а Пуфендорф – в 1677 году из Гейдельберга на должность профессора права в Лунде. Оба выступили создателями исторических произведений по истории Швеции, но ни один из них не затронул древнерусскую историю в одном контексте со шведской историей, т.е. тематику, которая всё активнее обсуждалась в шведских образованных кругах благодаря работам Верелия, Рудбека и др. как раз в период пребывания этих историков в Швеции. Их работы, особенно история Локцения, написаны в традициях классического готицизма, где всё великое в древней истории Швеции связывалось с эпизодами древних готов.

Переписка Байера со шведскими коллегами показывает, что шведские историки стремились распространять сведения о своих «варяжских» находках среди иностранных учёных, пытались сделать свои идеи достоянием общеевропейской исторической мысли, чтобы получить для них такое же международное признание, какое выпало на долю «шведов-готов» и «шведов-гипербореев». Особенно важным должно было казаться признание идеи о «розалайнен» из Рослагена в немецкоязычной ученой среде, ведь с её представителями бок о бок, рука об руку воссоздавались величественные картины шведо-готского прошлого в течение более трёхсот лет.

И вдруг именно в немецких землях идеи о «варягах из Швеции» натолкнулись на неприятную помеху в виде работ Мюнстера и Герберштейна о Рюрике и варягах из Вагрии и Любека. А также на препятствие в виде , которые начали широко появляться в работах немецких авторов в XVII веке (Латом, Хемниц) и из которых очевидно следовало, что Рюрик и его братья происходили из ободритского княжеского рода. В конце XVII века вопросом о корнях русского царского рода заинтересовался видный немецкий учёный Готфрид Вильгельм Лейбниц. Историк приводит данные о том, что Лейбниц собрал множество материалов по древнерусской истории, на основе которых он пришёл к выводу о том, что область варягов – это область Вагрия в окрестностях Любека. 11

Немецкоязычная традиция, основанная и на родовых преданиях, и на фамильных документах герцогских и княжеских родов Германии, твёрдою стопою встала на пути к международному признанию новой исторической феерии о великой миссии предков шведов по созданию древнерусской государственности. А противопоставить этим добротным сведениям можно было только филологическую казуистику и отсылку к ещё не сданным в архив увражам Магнуса и Рудбека. Не радовала и перспектива иметь оппонентом такого немецкого историка, как Мюнстер, ибо за ним грозной тучей нависала тень короля Густава Вазы, которому Мюнстер посвятил свою «Космографию». Поэтому основным объектом критики Моллер и его единомышленники избрали Герберштейна – дипломат, откуда-то из Вены, никаких пересечений со шведской короной – значит, можно «разоблачать» сколько угодно. А Мюнстера «замолчали», пройдя мимо его личности с потупленными взорами. Ту же тактику можно наблюдать и у современных норманистов: огонь критики направляется против Герберштейна, а Мюнстер в поле зрения отсутствует. Впрочем, не знаю, тактика ли это. Возможно, просто идёт копирование того наследия, которое российская наука получила из Швеции через Байера.

Итак, продвижение на европейскую арену новых «открытий» шведской исторической мысли в течение какого-то времени шло очень туго. Но за несколько лет до «варяжского» дебюта Байера «лёд тронулся», когда на шведские «этимологии» Бреннера обратил внимание дрезденский историк Шёттген. В случае же с Байером усилия шведских филологов увенчались просто блистательным успехом. Молодой немецкий востоковед всерьез увлёкся рассказами своих шведских корреспондентов о шведских «розалайнен», основавших древнерусскую династию, и о прочих новинках шведской исторической мысли, что, в принципе, объяснимо. С одной стороны, фантазии Рудбека были признанными респектабельными теориями своего времени и соответственно, вполне приличным фоном для «концепций» шведских коллег, а с другой стороны, Байер был, возможно, личностью, особо наделенной жаждой к открытиям, своего рода, кладоискатель в науке. И особую актуальность это совпадение обстоятельств получило с приглашением Байера в Петербургскую Академию наук, т.е. как часто бывает, вмешался еще и случай.

Собственно, согласно его должности на кафедре древностей и восточных языков ему, вроде бы, и не обязательно было заниматься древнерусской историей. Но Байер, прибыв в Санкт-Петербург в начале 1726 года, привёз с собой и усвоенные им идеи о шведском происхождении русов – «розалайнен», обсуждавшиеся им в течение нескольких лет со шведскими коллегами в период работы в Кёнигсберге. С переездом в Петербург Байера эта переписка явно интенсифицировалась, и вполне можно предположить, что не без влияния своих шведских коллег Байер приступил к работе над статьей «О варягах», выходящей за пределы его научной компетенции и обязанностей. По крайней мере, в Швеции были в курсе того, что Байер начал работать над статьей «О варягах», и знали, что в ней отразятся все шведские новинки о финских и шведских этимологиях имени русов.

Известно, что выхода статьи Байера ждали в Швеции с нетерпением. Моллер поторопился прислать ему текст диссертации, которую он прочитал уже в 1732 году и успел включить её в свою статью с похвалами в адрес моллеровой учёности. Один из шведских корреспондентов Байера, крупный деятель шведской культуры Эрик Бенцелиус в письме к своему брату писал, что у него заранее слюнки текут от предвкушения прочтения статьи Байера («kommer mig att hvaslas i munnen»).

Этот ажиотаж легко понять, поскольку в небольшой по объёму статье Байер использовал около десятка шведских авторов, а именно, П. Петрея, Л. Буре, И. Перингшёльда, Х. Бреннера, А. Моллера во главе с тремя ведущими мифотворцами шведской истории – И. Магнусом, О. Верелием и О. Рудбеком – как методологической опорой для своей аргументации. И статья Байера стала первым проводником идей шведской историографии о «русах-шведах» в международных научных кругах. Например, в прославленной французской энциклопедии была помещена статья о варягах, в которой, со ссылкой на Байера, сообщалось, что варяги были скандинавского происхождения. 12 Правда, подобные «новости» о древнерусской истории только начинали распространяться во французских салонах. В то же время выходили и книги других французских писателей по истории России, где происхождение русских связывалось и с древностями Восточной Европы (гуннское происхождение у Левека), и с южнобалтийским побережьем (прусское происхождение у аббата Перина). 13 Оба названных автора провели несколько лет в России в качестве преподавателей, вращались в образованных кругах российского общества и могли получать информацию по интересующим их вопросам древнерусской истории из первых рук. Заботы же шведской историографии доказать шведское происхождение русов явно прошли мимо них.

Однако кто из современных читателей помнит Левека или аббата Перина и знает их работы? А вот упомянутая французская «Энциклопедия, или толковый словарь наук, искусств и ремёсел» – по-прежнему, издание известное. Еще в бóльшей степени это относится к труду английского историка Э. Гиббона «История упадка и крушения Римской империи», где он также затрагивает вопрос об имени русского народа и ссылается в своих разъяснениях на статью Байера. Так что победное шествие мифа о «шведах-русах» по западноевропейским университетам и салонам было открыто статьёй Байера.

Впрочем, последний гвоздь в «реконструирование» происхождения имени Русь из Ruotsi – финского названия Швеции забил современник Шлёцера, уппсальский профессор Ю. Тунманн, провозгласив, что его реконструкция является неопровержимым доказательством того, что русы были шведами, основавшими Древнерусское государство. 14 Ловкость Тунманна заключалась в том, что он, как разъяснял В.А. Мошин, нашел подтверждение

…летописной легенды о призвании славянскими и финскими племенами руси из Швеции в том лингвистическом факте, что финны до сих пор называют шведов именем Ruotsi, из которого вполне правильно выводится славянская форма «русь». Не устранив затруднений, которые представляло для норманской теории отсутствие указаний на существование в Швеции племени «русь», якобы давшего династию восточным славянам, указанный факт дал норманской теории твердую научную опору, так что и до настоящего времени он остается важнейшим аргументом для доказательства скандинавского происхождения руси. 15

Факт этот, как следует из результатов геофизических исследований восточного побережья Швеции, никакой твердой опоры под собой не имеет, поскольку в буквальном смысле, написан вилами по воде.

Эти «доказательства» Тунманна, как самые верные и неопровержимые, воспринял Шлёцер:

Первое доказательство, что Руссы могут означать Шведов. – Еще и по сию пору Финские народы называют на своем языке Шведов сим только именем. …Ruotzi, Швеция; Ruotzalainen, Швед… В древнейшие времена, Есты и Финны разбойничали по Балтийскому морю, а чаще всего в Швеции. Упландский берег был ближайший противу их: ещё и теперь, как и древле, называется он РОСлаген. Очень часто целые народы и земли получают названия от соседей по местам, ближе всех к ним прилежащим. 16

От Шлёцера эстафету принял Карамзин:

Мы желаем знать, какой народ, в особенности называясь Русью, дал отечеству нашему и первых государей и самое имя… Напрасно в древних летописях скандинавских будем искать объяснения: там нет ни слова о Рюрике и братьях его… однакожь историки находят основательные причины думать, что Несторовы варяги-русь обитали в королевстве Шведском, где одна приморская область издавна именуется Росскою, Ros-lagen. Жители её могли в VII, VIII или IX веке быть известны, в землях соседственных, под особенным названием… Финны, имея некогда с Рос-лагеном более сношения, нежели с прочими странами Швеции, доныне именуют всех ее жителей вообще россами, ротсами, руотсами. 17

Николай Михайлович Карамзин под влиянием «новинок» западноевропейской историографии так уверовал в то, что варяги-русь были выходцами из Швеции, что даже совершил подлог в историческом источнике. А именно – подмену в тексте письма Ивана Грозного шведскому королю Юхану III, когда в фразе оригинала «в старых летописях упоминается о варягах, которые находились в войске самодержца Ярослава-Георгия: а варяги были немцы», Карамзин вместо слова немцы подставил шведы , и написал в своём труде «а варяги были шведы», 18 дав, тем самым, ход в науке самой настоящей фальшивке. Можно только дивиться власти мифов сознания.

Так двухсотлетние умозрительные блуждания представителей шведского готицизма и рудбекианизма дорогами вымышленной исторической славы принесли им ещё один трофей: если ранее были выявлены «гипербореи-шведы», заложившие основы древнегреческой цивилизации и «готы-шведы», покорившие Рим, то теперь обнаружились «русы-шведы», создавшие величайшее государство Восточной Европы. Шлёцер подхватил рассуждения Тунманна и ввёл их в своего «Нестора», придав облик академического наукообразия странной, в сущности, мысли о том, что лингвистическое препарирование какого-либо имени может раскрыть историю носителя этого имени. Историческая ценность и научная достоверность «русов-шведов» совершенно равнозначна научной достоверности «гипербореев-шведов» и «готов-шведов», поскольку все эти образы рождены в одной купели – утопической.

Лидия Грот,
кандидат исторических наук